|
Отправлено: 14.08.20 23:20. Заголовок: В Петербурге заверша..
В Петербурге завершаются съёмки художественного фильма о Майке Науменко с рабочим названием «Уездный город N»
Исполнитель главной роли, друг и коллега покойного Науменко – участник бит-квартета «Секрет», актёр Николай Фоменко – рассказал о том, почему к феномену Науменко стали обращаться только теперь, и чем хорош предыдущий фильм про Майка – «Лето» Серебренникова.
- Николай, как вы попали в фильм про друга, где вы его фактически и играете?
- Это придумал Алексей Рыбин – основатель группы «Кино». Они с Игорем «Панкером» Гудковым (музыкальный продюсер, организатор концертов советских рок-групп – прим.ред.) решили написать сценарий. Панкер прислал его мне. Когда я его прочитал, я сказал, что безоговорочно и с удовольствием готов. Он меня покорил тем, что это не шаг в шаг про историю Майка, а типичное классическое русское произведение о невозможности существования поэта в нашей многострадальной стране. Есенинская, по сути, тема, но, конечно, очень городского наклонения. Наша, питерская. Мы движемся сквозь историю. Сюжет развивается в двух временных пластах – в сегодняшнем дне и в 1981 году. И для меня, как для актера, важен был материал. Сегодня такого материала не найдешь днем с огнем. У Микки Рурка был фильм «Пьянь», где он играет Буковски. Вот это хорошее кино. Я поправился почти на 15 кг, чтобы сыграть в этой картине. Я не играю молодого Майка, это было бы странно. Но самое главное – та душевная психофизическая составляющая героя, которая не позволяет ему жить в контексте сегодняшнего времени.
- Вы помните, как познакомились с Майком?
- У меня это стерто в голове. Возможно, Майк пришел к нам в институт на репетицию. Послушал и после этого пригласил к себе домой. Я очень хорошо помню, когда только родился его сын Женя. Мы были с Майком вдвоем у него дома. Мы сидели, а Женя лежал в кроватке в этой их комнате-пенале. Мы смотрели пластинки, а Женя чего-то вертелся, пипикал, Майк рукой качал эту кроватку, а ребенок не укачивался. И мы пошли на кухню. Понимаете, наше общение было достаточно плотным. Мы же были чистые рок-н-рольщики, «Зоопарк» и «Секрет», – это, конечно, очень объединяло. Не было такого – старшее, младшее поколение, – там никто ничего не мерял. Понятно, что я смотрел на Майка как на мега-звезду. Но это я знал, что он мега-звезда. А по улицам-то он ходил спокойно. Помню, как Майк автографы подписывал на паспорте. На меня это произвело такое впечатление! Это же было уголовное дело – а Майк берет и подписывает. Это так было круто! Вау! И таких эпизодов было очень много. Но если много в этом копаться, то все начинает разрушаться.
- То есть нас ждёт «ностальгическое» кино?
- Никакой ностальгии нет там совсем, это рассказ о том, как ты не можешь поместиться в окружающее пространство. Алексей Рыбин в этом кино выступает не только сценаристом, но и режиссером. Мы знаем друг друга лет сорок, и на этой картине произошло много всяких «волшебных» историй. Например, в середине июля я закончил свой последний съемочный день (это на Петроградской было), переоделся и побежал. И в это время случилась такая гроза вместе с градом – просто стена! Моя машина стояла от киновагончика метрах в тридцати. Я выскочил, побежал, толпа народу прикрывается, чем может, – сумками, куртками. И тут на меня полным ходом вылетает девочка на электрическом самокате, лет 18 ей. И лбом – прямо мне в нос! И я заливаю кровью все, что есть вокруг... И как только это случилось, ровно в тот же момент мне написал Женя, сын Майка, что хочет поговорить и увидеться. А я его не видел с тех пор, как он был в той самой детской кроватке! Я знаю, как он и где, но личного общения у нас не было 550 миллионов лет. И вот такая мистическая нота – я с иронией, конечно, но, тем не менее, – на этих съемках присутствует.
- Что сегодня можно сказать о «мистичности» самой ленты? Вы сказали, что там, помимо 1981 года, есть и наши дни.
- И в сценарии есть мистическая составляющая. Дело в том, что в этой истории Майк не умер в 1991 году. Он живет по сегодняшний день. И фильм как раз о том, как тонкая душевная организация, которая была у всех людей в нашей стране в 80-е, никак не помещается в современное «бабло побеждает зло». Никакое бабло никакое зло не побеждает.
- Новые поколения, наверное, не могут представить, что может быть иначе…
- Да, Панкер проводил фокус-группы. И молодежь, которой показывали кадры, говорила: «Да он что, дурак? Да он демон, ему предлагают в Америку – он отказывается! Ему предлагают сейчас стадионы, чтобы играть старые хиты, – он отказывается! Ему бабки предлагают – он отказывается! Да он ненормальный какой-то, алкаш – вот и все». И вот эта невозможность существования в мире очень практичном, эта душа, принципы, энергия, которая сжигает изнутри, нежелание жить на компромиссах, – конечно, ведут к гибели. Поэт в России – больше, чем поэт.
- Насколько это актуально для сегодняшнего дня? Нынешние творцы, на ваш взгляд, способны такое прочувствовать?
- Конечно! В любое время есть люди, которые живут именно так, и именно их произведения чаще всего остаются в истории. Разрывая себя на части, уничтожая свою физическую оболочку, поэты, погибая, оставляют философски что-то очень точно настроенное – отображение времени, мысли. Мы с Майком были близкими товарищами. Но только сейчас, когда мы углубились в съемочный процесс, стало понятно, что Майк находил совершенно другое. Мы всю жизнь прожили с тем, что он – это такая «рок-н-рольная тема». А на самом деле это глубокая философия – и жизненная, и поэтическая.
- То есть условной аудитории фильма «Лето» ваше кино не будет интересно?
- Мы никак не коррелируем с работой Кирилла. Хотя я, в отличие от всей нашей компании, считаю, что работа прекрасная. Он хотел передать романтизм этого времени – романтизм передан. И мне это приятно. Я считаю, что все россияне – от Калининграда до Владивостока – абсолютно романтическая нация. Так вот: общего с «Летом» у нас ничего нет – это когда поп-культура пытается заглянуть куда-то. У нас же – это «яйца», те, кто «делает» рок-н-ролл.
- Почему условно «фиксация культа Науменко» началась только спустя четверть века после его смерти? Фильм «Лето», книга Кушнира «Бегство из Зоопарка», ваш фильм...
- Майковский материал требует глубокого проникновения. Условно говоря: Ваня Ургант шутит по телевизору, а никто не понимает, вообще не успевает. Мне один человек сказал: я знаю Ваню, он хороший мужик, я с ним в бане был, но каждый раз, когда я смотрю его передачу, – ну ничего не понимаю! Вот об этом идет речь. Другой уровень прыжка. Есть, условно говоря, «Русское радио», а есть радио «Эрмитаж» в Петербурге. Это другой полет, другая глубина философии. Майк и сейчас сложноват. Я не знаю, почему Леша (Рыбин — прим.ред.) вдруг взялся это делать сейчас. Но, на мой взгляд, он сегодня «собрал» картину, как пружину: она все время поднимается вверх. Это дорогого стоит. Он в какой-то момент понял, что байопик не нужен, а нужно «размышление о». Тургеневская история. Вы сегодня представляете рокера – поклонника Тургенева? А Майк был поклонником Тургенева. Вряд ли эта история помещается в сегодняшнюю картину мира. Поэтому и была тишина.
- Заметьте, что именно столичные творцы все это начали поднимать. Когда я спросил Евгения Хавтана из «Браво», почему он внезапно перепел на последнем альбоме майковский «Blues de Moscou» , он сказал, потому что «его нет на футболках», а на заборах не пишут «Майк — жив!».
- У нас в фильме есть по этому поводу фраза. Мы вообще в картине не говорим, что это Майк. У нас героя зовут «Джонни». Но все очень узнаваемо. Так вот, приходит в сегодняшнем дне персонаж по кличке Воробей к Джонни, а Джонни уже катится, все... Воробей «уламывает» его сыграть концерт памяти Рок-клуба на стадионе. «Неужели ты хочешь, чтобы про тебя написали книгу, в которой не будет ни одного правильного слова, а потом какой-нибудь провинциальный [чудила] снимет про тебя фильм?», – спрашивает его Воробей. Конечно, я знаю прекрасных людей. Но они ничего не знали про эти годы. Вот, опять же, Кирилл снял. Я его понимаю. У периферийных талантливых людей всегда есть желание со временем узнать то, чего у них никогда не было. Попробовать разобраться, как это было. Но возможности такой нет. Я же не снимаю фильм про ростовских бандитов 70-х годов. Хотя Ростов-папа. Если я начну этим заниматься, вряд ли это получится хорошо. А про Кирилла – это была правильная коммерческая история. Это хорошо, хотя бы для того, чтобы молодое поколение хоть как-то, краем, услышало про то, как их родители жили.
- Я к тому, что публичное обращение к Майку вышло скорее из Москвы. Как так?
- У нас не принято о себе говорить. Мы всегда с Майком, нам не нужно его тиражировать, мы 24/7 с ним. Поэтому конечно кто-то другой, сторонний, должен на все на это посмотреть и сделать. А Москва всегда завидовала нам, что тут говорить. Мы были талантливые, интеллигентные, ироничные до такой степени, к которой Москва даже никогда и не приближалась.
- Ваш фильм в этом смысле все-таки петербургский?
- Конечно! Но это же, по сути, фантасмагория. Мы рассматриваем творческую единицу, поэта, как живую, прорастающую сквозь годы душевную энергию, которой нет никакого применения. В 1988 году Майк собирал залы от Калининграда до Владивостока. Наконец «Зоопарк», который был на пленках, могли увидеть живьем. Мы играли вместе последний тур в Харькове осенью 1990 года, и мы вместе зависли, потому что и у нас, и у них отменились концерты. Майк был уже не в очень хорошей форме. Но мы провели вместе последние три дня, и перед тем, как улетать из Харькова, я пришел к ним на отстройку звука. И уже тогда мне показалось, что он сильно устал. Не физически. А в принципе. Наступил момент, когда стало не про что писать. Этот момент потом постиг и меня в какой-то степени. Ты понимаешь, что песни – это детская игрушка. Об этом и кино. Это взгляд интересный и тонкий. Но чтобы его воспринять, надо убрать примитивную логику «вот бабки – вот товар». Тогда становится понятно, откуда страдания, любовь, предательства. Мы недавно втроем стояли на улице – я, Алеша Рыбин и Игорь Гудков, и вдруг поняли, что мы вот так же стояли на улице 40 лет назад, и нам в голову не могли прийти (все были тогда Мики Джаггеры и Полы Маккартни), что мы потом будем снимать это кино, монтировать, озвучивать и т.д.
- Каким будет саундтрек к фильму про «учителя» Цоя, Кинчева и многих других?
- Это только каверы, не хватает еще нескольких номеров, там сложности с правами.
- Мне кажется, что Майк незаслуженно был забыт именно из-за сложностей с правами на его творчество.
- Ну, тем не менее, мы получили пять песен. Сейчас нам нужно еще одну под титры. Нам еще надо достать чуть-чуть денег, и мы ее получим. И еще надо снять сцены самого рок-н-ролла. И все, мы готовы.
- Если попса традиционно решит хайпануть, и какая-нибудь условная «Кадышева» будет вопить со сцены «Ты дрянь», как это было с песней Цоя «Перемен», вы удивитесь?
- Нет, не удивлюсь. Я все это видел 45 тысяч раз в обе стороны. У нас сегодня нет принципов. Так что вполне и это может быть. И никого это не удивит. Чем больше упоминаний, тем лучше. Несколько лет назад мы играли большие концерты «Секрета» в Москве и в Питере. Тогда Майку как раз было бы 60 лет. И я говорю «Крокусу», где 5,5 тысяч народу собралось: «Мы сейчас споем Майка». И мы как дали «Blues de Moscou» в своей, еще более агрессивной версии! И, знаете, люди, оравшие все наши песни, замерли, когда я запел это произведение, и воцарилась гробовая тишина, как будто мы Малера слушаем.
- Может, они просто не в курсе, кто такой Майк?
- Часть, наверное, в курсе. Но я вдруг понял, что они в шоке и не понимают, как это: «Я не люблю Таганку, ненавижу Арбат». Это произошло за секунду. Они не поняли, что произошло. Шутим мы, или что это. Люди боятся смелости. Мещане всегда точно знают, что можно, что нельзя, что хорошо, что плохо, – культура мещанская на том и стоит, на собственных представлениях, как должно быть. И вдруг «Секрет», такой любимый, поет эту песню. Скажу вам, я тогда подрасстроился. Я думал, что хотя бы эти 5 тысяч фанатов, которые верные… Но даже и они уже ни черта не соображают, не смотря на то, что половина из них уже со своими детьми. Как сказал один человек: «Спокойно: до 2000 года ничего не было». А мы ведь в те времена даже матом просто так не ругались. Это очень важный момент. Его не было в обиходной речи. Но если он был необходим, то появлялся. А сегодня без мата не существует мускулинной культуры. Ты материшься – значит, ты мачо. Мы сняли эту картину, понимая, что это осколки разбитого вдребезги, как говорила моя бабушка.
- Из осколков имеет смысл делать ре-юнион? Как с «Кино». Это было бы интересно кому-то.
- На мой взгляд, нет. Для меня это перевернутая страница. Фильмы про войну снимать не надо, они уже все сняты теми людьми, которые воевали. Вот, собственно, все. То же самое и здесь. Без Майка нет смысла. Мы сейчас сделали каверы для фильма, но это фантасмагория. Они звучат по-актерски, чтобы уложить их в стройную фактуру картины, это режиссерское виденье.
- Какой реакции публики, которая не была свидетелем этих событий, хотелось бы вам?
- Я сужу по себе. Когда мы были маленькие – до 30 лет, – мы все, что было до нас, отрицали. Это было глупо, ни в какие ворота не лезло. Ни военные песни, ни эстрада, ни то, подо что плясали наши родители. Мы же в западном городе родились (ленинградцы всегда были западными гражданами на территории России). А потом стало приходить осознание, что это неразрывная связь и фантастическая глубина, которая поражала в самое сердце наших родителей. Молодые сегодня вряд ли способны прочувствовать эту глубину, что быть поэтом непросто. Но этот фильм настолько получился энергетически заряженным, что он не отпускает разную аудиторию. Панкер сделал несколько фокус-групп, и ему уже несколько недель звонят и задают вопросы: а почему так, а почему он это сделал и так далее. Раз не отпускает – мы эмоционально достигаем какого-то хорошего результата. Потому что искусство – это не более чем закрепленная эмоция. В больших произведениях искусства сюжет не запоминается, есть только энергия. И она, несомненно, в нашей картине есть. Никакого другого посыла – «помните Майка», «помните Пушкина» (никто его уже не помнит, этого Пушкина), – у нас нет.
- То, что происходит в стране сегодня, перекликается с 80-ми?
- Ничего общего с 70-ми и 80-ми. Например, у нас в картине есть несколько фраз на тему стукачества. В то время, что бы там ни говорили, если бы реально хотели закрутить гайки, нам бы их закрутили. Посадили и т.д. А так – все было. В 80-е страной управляли люди с другими внутренними ценностями, «потомки» XIX века. Поступая в театральный институт, я прекрасно понимал, что у нас по уровню популярности есть две категории – космонавты и артисты. Ничего другого не существует. И артист мог за собой повести.
Да, была цензура, никаких сомнений. Но на многое закрывали глаза. Люди, которые сегодня занимаются тем же, на 180 градусов отличаются. Это ничего не понимающие, плохо образованные и от этого находящиеся в злости по отношению к людям искусства. Между руководящим составом и людьми искусства сегодня лежит пропасть. А раньше этой пропасти не было, потому что, условно говоря, Минкульт, прекрасно понимал, где, кто и что. Тогда пробиваться было, с одной стороны, сложнее – не было ни продюсеров, ни денег. Но с другой стороны, и кристаллы находились лучше в песке.
- В реальности Майк погиб одновременно с той страной.
- У нас в картине герой умирает по-настоящему в сегодняшнем дне.
P.S. В синопсисе фильма «Уездный город Н» или «Первый», отмечается, что «картина посвящена всем ушедшим музыкантам второй половины XX века», а «история написана на основе некоторых событий из жизни Михаила «Майка» Науменко. Действие картины идет в двух временных пластах – в начале 80-х и в наше время. Несмотря на мрачность позднего СССР в восприятии героя всё наполнено мечтами, событиями, музыкой, встречами и любовью; герои все время движутся – даже когда стоят или сидят. В настоящем же герой неподвижен, «даже когда идет»: застывшее лицо в черных очках.
Авторы фильма рассчитывают, что он выйдет до конца 2020 года.
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума